Так, несколько игриво, названа последняя глава книги, в которой В.В. Васильев предлагает собственную концепцию, претендующую на оригинальность. По его словам, «в системах Сёрла, Деннета и Чалмерса нет, пожалуй, ни одного принципиального положения, касающегося «трудной проблемы», под которым я бы мог подписаться». Более того, он говорит о «драматизме» ситуации в современной аналитической философии, состоящей в том, что в ней «пока мы просто не увидели реальных попыток позитивно решить «трудную проблему»». Против этого трудно возразить.
В чем же заключается оригинальность? В.В. Васильев считает, что для решения «трудной проблемы» нужно исходить из «истин здравого смысла», из их феноменологического анализа. Именно такой подход может дать желаемый результат. Он предупреждает читателя, что его феноменология «будет не совсем обычной», что «это будет не дескриптивная феноменология, характерная, к примеру, для Гуссерля, а аргументативная, или аналитическая, феноменология, с давних пор привлекавшая мое внимание».
В ходе рассуждений, которые, на мой взгляд, мало напоминают феноменологический анализ (и тем более оставляют совершенно неясной заявленную особенность «аргументативной, или аналитической, феноменологии»), автор заключает, что «к истинам здравого смысла можно причислить универсальные положения, необходимо связанные с механизмом человеческого познания. И мы, – заявляет он, – нашли такое положение – принцип тождества прошлого и будущего». Он называет его «аксиомой тождества» и подчеркивает, что это «строгое тождество», так как оно «имеет силу в обоих направлениях». Однако В.В. Васильев оговаривается, что «принцип тождества» «не является тезисом здравого смысла. Скорее, его надо выявлять с помощью рефлексии». И он предпринимает ряд «рефлексий» с целью обоснования универсальности «тождества прошлого и будущего», рассуждая о связи «сингулярного» и «совокупного события», об «устройстве моей когнитивной способности», подтверждающем якобы такое «тождество».
На мой взгляд, его рефлексии и интерпретации «строгого тождества» прошлого и будущего слишком абстрактны и «безразмерны», вступают в противоречие со многим суждениям здравого смысла, не говоря уже о теоретическом понимании соотношения прошлого и будущего, о решении этих вопросов в современной физике и синергетике, от которых автор полностью отрешен. Вряд ли нужно доказывать, что «принцип тождества», полагаемый в качестве универсального, является в высшей степени сомнительным.
Тем не менее, автор кладет этот «принцип» в основу своей концепции решения «трудной проблемы сознания» и выводит из него положение о том, что «каждое событие имеет причину». А она, конечно, является физической. Таким образом, «само устройство моей когнитивной способности – продолжает он – навязывает мне тезис о каузальной замкнутости физического».
Но как быть с ментальной причиной? Ей ведь не остается места. В.В. Васильев признает, что тут «мы сбились с пути» и что «сбой» произошел из-за того, что «анализ истоков каузальной веры проводился на поверхностном уровне». Он «углубляет анализ», обнаруживая сложность структуры причинного действия, в частности, возможность одного и того же события быть следствием разных причин, и приходит к выводу, что «причины событий с необходимостью проявляют свою каузальность лишь при наличии у них тождественной каузальной истории. Таким образом, мы допускаем возможность влияния прошлого на ход событий». Прошлое же индивида сохраняется на его «приватном уровне». «И теперь ясно, что оно действительно может играть роль в детерминации нашего поведения, при том, что каждое событие нашей жизни имеет публичную, физическую причину. Все дело в том, что эти физические причины необходимо вынуждают наше поведение лишь при условии их встроенности в те ряды событий, которые имели место в нашем прошлом, а оно оседает в образной памяти, фундирующей объекты наших интенций, т.е. в приватных ментальных состояниях. Вот мы и отыскали выход из старого лабиринта ментальной каузальности».
Но не будем спешить с поздравлениями. Автор заявляет, что ему удалось совместить принцип каузальной замкнутости физического с признанием ментальной причинности. Но ведь то, что «оседает в образной памяти», есть бывшее ментальное; до тех пор пока оно хранится в памяти, оно лишено качества субъективной реальности, обретая его снова лишь в результате актуализации. Только тогда оно может быть названо ментальным и, значит, выступать в роли ментальной причины. Как мы видим уже не в первый раз, само качество ментального (субъективной реальности) у автора вынесено за скобки, а в таком случае неправомерно вести речь о ментальной причине. Часто он отождествляет ментальное с «контентом» (с его «содержанием»). Однако «контент» может существовать на бессознательном уровне, может быть отчужден и существовать в виде записанных на бумаге слов и в иных формах объективации (в иных кодах), в которых нет и не может быть ментального качества. Оно возникает только будучи воплощенным в форме определенных нейродинамических кодов головного мозга. Кроме того, остается неясным, что такое «тождественная каузальная история» причины события. Для прояснения этого автору надо, конечно, привлечь «Демона Лапласа», которому известны абсолютно все начальные условия.
Но главный вопрос всё же в следующем: если автор признает каузальную роль ментального («нефизического», «непространственного»), то каким образом и чем оно способно действовать на физическое, вызывать поведенческие акты? Это пока остается полнейшей загадкой.
Как явствует из предыдущего изложения, все усилия В.В. Васильева направлены против эпифеноменализма; он стремиться опровергнуть его, теоретизируя с позиций «истин здравого смысла» (многие его доводы кажутся мне избыточными, ибо и без многоярусных построений автора несостоятельность эпифеноменализма с позиций здравого смысла и так достаточно ясна). Разумеется, обоснование ментальной причинности предполагает теоретическое опровержение эпифеноменализма. Но ведь для этого достаточно лишь ответить на поставленный выше главный вопрос. В.В. Васильев все время уходит от этого вопроса, рассуждая о вещах, которые не имеют к нему прямого отношения (о «зомби», «двойниках», о «локальных» и «нелокальных физических коррелятах моего поведения» и др.). И вот, наконец, вывод: «Главный результат: есть все основания считать, что наши приватные квалитативные состояния оказывают реальное влияние на наше поведение. И это реальное влияние не связано с тем, что данные состояния просто тождественны физическим процессам в мозге и оказывают воздействие в силу такого тождества. Мы выяснили, что они не только не тождественны таким состояниям, но и не находятся к ним в отношении супервентности, т.е. не являются чем-то таким, что однозначно соответствует определенным состояниям мозга».
В этом «главном результате» тоже нет ответа на главный вопрос. Ментальное не тождественно «процессам в мозге» и не находится с ними в отношении однозначного соответствия. Так что же это такое? И как оно оказывает свое «реальное влияние», если не является физическим?
Не проясняют эти ключевые вопросы и рассуждения В.В. Васильева на тему: «Почему мозг не может обходиться собственными, физическими силами? Зачем ему нужно сначала порождать квалиа?». Квалиа – отвечает он – нужны мозгу потому что без них он не сможет осуществлять человеческое поведение, ибо «никакая чисто физическая машинерия не может продублировать человеческое поведение»; роботы-зомби невозможны, у них нет индивидуальной истории, нет прошлого, они будут «одинаково реагировать на свое окружение», а у человека есть приватная история, есть память с ее «ментальным контентом», что и обеспечивает его «неодинаковое» реагирование. Такого рода аргументы, представляющие собой зачастую общие места. вряд ли могут служить целям объяснения, являются не вполне корректными (о чем уже говорилось). Ко всему они бьют мимо цели. Ведь у многих живых систем, например, растений, нет ментального, но есть индивидуальная история, есть память; она есть и у амебы и в каждой клетке организма.
В.В. Васильев еще добавляет хорошо известный эволюционный аргумент о преимуществах живых систем, наделенных квалиа. Это – достойный аргумент, но используемый автором в абстрактном виде, без основательной конкретизации, он так же оставляет в стороне главный вопрос «трудной проблемы».
Поскольку при попытках объяснить ментальную причинность В.В. Васильев очень много места уделяет соотношению «локальных» и «нелокальных физических факторов», полагая, что именно тут кроется ключ к его концепции, приведу еще одно высказывание: «При понимании того, что нелокальные физические причины могут действовать только через локальные в одном смысле – т.е. сопряженные с данным автономным рядом – и нелокальные в другом смысле – приватные факторы, становится очевидной невозможность обойтись без квалиа, без приватного измерения». В примечании к этому тексту автор добавляет: «Этим, стало быть, завершается феноменологическая дедукция понятия ментальной каузальности».
Вот, собственно, и вся концепция В.В. Васильева, ее «сухой остаток». Это подтверждается итоговым определением: «Итак, «трудная проблема» получает следующее решение: квалиа сопровождают функционирование человеческого мозга (а, вероятно, и других неклассических систем), потому, что они являются необходимыми условиями продуцирования мозгом такого поведения организма, которое он фактически продуцирует и которое учитывает его индивидуализированный опыт». В примечании автора к этому заключению читаем: «Одновременно с «трудной» решается так называемая «более трудная проблема сознания» (термин Н. Блока)… Ответ таков: при отсутствии сознания другие существа не могли бы демонстрировать сходное с нами поведение, а именно проходить тотальный тест Тьюринга». Опять вариации на ту же, и без них, вполне ясную тему, что без квалиа невозможно человеческое поведение.
Прошу извинить меня за слишком обильное цитирование текстов В.В. Васильева, но я хотел, чтобы автор говорил сам за себя. Читатель может самостоятельно оценить качество предлагаемой концепции. На мой же взгляд, она ограничивается весьма абстрактными, не вполне определенными положениями и не только не решает «трудную проблему сознания», но даже не ставит ее достаточно полно и четко. Ведь автор обходит, затушевывает ее ключевой пункт – способ действия ментального («нефизического» на «физическое»).
Разумеется, совершенно обойти этот вопрос невозможно. И когда автор подходит к нему, его суждения и выводы оказываются либо слишком неопределенными, либо элементарно некорректными. Приведу лишь некоторые примеры. Он пишет: «хотя мозг действительно порождает квалиа, но каузальная роль квалитативных состояний шире того нейронного базиса, на основе которого они возникают». Она шире потому, что «отчасти определяется окружением организма, взаимодействие с которым наполняет наши приватные формы ментальным контентом». Как будто в мозгу существуют какие-то ментальные контенты с их каузальной функцией сами по себе, вне и помимо их нейронного базиса. И как будто есть текущие ментальные контенты, совершенно независимые от нашего окружения.
Вместе с тем автор характеризует ментальные состояния как «онтологически отличные от физических процессов» . Отличие же состоит в том, что «они размещаются» в «приватном измерении материальной системы» и «отражают ее физическое прошлое». А поэтому они и обладают способностью воздействовать на материальную систему. «Отражение физического прошлого» вряд ли достаточно для объяснения онтологической специфики ментального и его способности воздействовать на материальную систему, не говоря о том, что содержание термина «отражение» здесь недостаточно ясно. Еще более неясно, как ментальные состояния «размещаются» в «приватном измерении».
Когда В.В. Васильеву приходится говорить о конкретных вопросах связи ментального с мозговыми нейронными процессами, о «порождении» ментального мозгом отмеченные неопределенности и некорректности усугубляются еще более.
Например, он утверждает, что его концепция, отрицающая отношение супервентности, «сразу заставляет пересмотреть ряд распространенных представлений о связи мозга и сознания». В частности, она «ставит под сомнение возможность отыскания фиксированных нейронных коррелятов сознательных состояний», прежде всего «ментальных образов». Крайне упрощенная трактовка возможности отыскания корреляции, игнорирующая вопросы соотношение единичного и общего, оригинального и инвариантного, содержательного и формального в описаниях ментальных явлений и соответственно нейронных процессов, способна создать впечатление о правдоподобности выводов автора. Однако они вопиюще противоречат действительности. В последние годы достигнуты выдающиеся результаты в установлении именно таких нейронных коррелятов путем расшифровки нейродинамических кодов «ментальных образов» в работах Гэлэнта, Нишимото, Николелиса и др.. Как говорится: тем хуже для фактов!
Нередко создается впечатление, что для автора ментальное – это все-таки какое-то «особое», «микроуровневое» физическое явление, обусловленное квантовыми феноменами. «Поскольку порождение сознания мозгом нельзя мыслить по модели каузальной зависимости, то его следует мыслить, скорее, как создание им приватного пространства для ментальных состояний». Что такое «приватное пространство для ментальных состояний», и каким образом мозг создает его в себе? Ведь ментальным состояниям нельзя приписывать пространственные характеристики. Остается думать, что это «приватное пространство» является физическим образованием. Как пишет В.В. Васильев, «есть определенные основания допускать, что подобное пространство может возникать не только в мозге, но и в гораздо более примитивных системах. И возникает оно при появлении в функционировании таких материальных систем того, что можно назвать квантовыми эффектами». Поскольку квалиа «связаны с нелокальными физическими явлениями» и события в мозге «не полностью детерминированы локальными физическими обстоятельствами», то «роль квалиа в таком случае сопоставима с фактором вызывающим коллапс волновой функции, – но ведь именно эта роль может отводиться квалитативным состояниям (сознанию) в ряде интерпретаций квантовой механики». И хотя, продолжает автор, «некоторые из выдвинутых гипотез уже пошатнулись», он не теряет надежды: «Что-то здесь обязательно будет найдено».
Несмотря на многочисленные заявления В.В. Васильева, что он решительный противник физикалистского редукционизма, проводимое им истолкование принципа каузальной замкнутости физического неотступно влечет его именно к физическому (в данном случае к квантово-механическому) объяснению природы ментального, иначе «ментальному» нечем «зацепиться» за «физическое». Отсюда и его предположение, что «возникновение сознания» зависит от «квантовых макроэффектов в мозге», и это, как он полагает, должно быть весьма интересно для философии.
Но особенно ярко подобная физикалистская ориентация автора, замкнутость его мысли в рамках парадигмы физикализма, проявляется в том, что он смело отрицает свободу воли, повторяя точь-в-точь аргументы радикальных физикалистов.
На этом стоит остановиться. Верно отмечая, что наше Я так же зависит от мозга как любое квалиа, В.В. Васильев считает, что оно «не может быть центром ментальной каузальности…Не может это Я быть и источником свободных решений». По его убеждению, «тема ментальной каузальности часто смешивается с проблемой свободы воли. Но это совершенно разные вещи».
«Смешивать», конечно, не нужно. Однако, связь между ментальной причинностью и свободой воли – прямая и крайне существенная. Если нет ментальной причинности, то нет свободы воли. И если есть свобода воли, то есть ментальная причинность. Но если нет свободы воли (т. е. моей способности по своему желанию, выбору, решению пойти, например, в театр), то о какой ментальной причинности может идти речь (разве что о каких-то инстинктивных действиях и случаях крайне слабо осознаваемых интуитивных актов и автоматизмов). Ментальная причинность так или иначе связана с Я, это проявляется даже в случаях тяжелой психопатологии.
Посмотрим, как автор аргументирует отрицание свободы воли. Истоком представления о свободе воли, по его словам, «служит то, что можно назвать «чувством свободы». И говорит оно о том, что, скажем, через секунду я могу поступить так или иначе. Но если мы проанализируем его, мы убедимся в его иллюзорности». Далее идет «анализ»: «Уверенность, что то или иное событие реально возможно, основано на перенесении прошлого опыта на будущее – и в данном случае это именно так, поскольку, думая о возможных действиях, мы перебираем далеко не все варианты, в частности, я не считаю возможным через секунду оказаться в Париже. Но перенесение прошлого на будущее, как мы знаем, предполагает веру в детерминированность событий. Это значит, что в любой конкретной ситуации мы должны допускать только одно реально возможное развитие событий. Ощущение же вероятности, а, значит, и реальной возможности разных вариантов берется от ограниченности нашего знания деталей. Таким образом, чувство свободы иллюзорно…».
Читатель может сам оценить уровень этого «анализа» и его результат. Забавно, что этот результат автор не прилагает к самому себе. А ведь у него выходит, что когда он писал приведенный текст, то каждый фрагмент его мысли, водивший в соответствующую секунду его рукой, был предзадан его физическим прошлым и ему только казалось, что именно он, сам решает, какое слово надо написать следующим. Эта кажимость проистекала от незнания скрытых от него причин. Тем не менее, В.В. Васильев верит и готов убедить нас, что именно он создал этот текст и что этот текст является оригинальным и выражает истину, а вот его оппоненты заблуждаются; и у него нет даже «ощущения вероятности» собственных суждений.
Парадоксальность отрицания свободы воли лежит здесь на поверхности. Она аннулирует авторство В.В. Васильева, его личную ответственность за написанные им слова, перечеркивает понятие творчества, более того – те «истины здравого смысла», которые он так высоко ставил в начале своих рассуждений о «трудной проблеме». Здесь налицо столь распространенный феномен «отрешенности от себя» – когда то, что утверждается автором о сознании вообще в то же время не относится им к собственному сознанию.
Любопытно, что вера В.В. Васильева в собственное решение «трудной проблемы» столь велика, что он не допускает возможности альтернативных концепций. В «Послесловии» он прямо говорит, что после того как в его книге были раскритикованы и отвергнуты концепции «ведущих философов ХХ1 века» Сёрла, Деннета и Чалмерса, во взглядах этих авторов возможно «произойдут какие-то подвижки». Но «они могут свестись либо к тому, что они просто обменяются взглядами – и тогда мы не увидим прогресса в решении проблемы сознания, – либо они могут стать движением в направлении той концепции, которая была развернута в последней главе». Третьего не дано! Пожелаем Сёрлу, Деннету и Чалмерсу успешного выбора (если только они, конечно, обладают свободой воли!).
В.В. Васильев именует свою концепцию «локальным интеракционизмом» или еще «эмерджентным интеракционизмом». В последнем случае – это напоминает позицию Сёрла, несостоятельность которой отмечалось выше. Первое название, говорит автор, является «наиболее точным». Но что такое «локальный интеракционизм»? Он поясняет: признавая каузальную действенность сознания, «я тем самым сближаюсь с интеракционистской позицией», но «этот интеракционизм позволяет избежать нарушения принципа каузальной замкнутости физического». Однако, в том-то и дело, что остается теоретически неясным, как осуществляется «интеракция», каков способ связи явлений сознания, субъективной реальности (ментального, квалиа) с мозговыми процессами и с физическим объектами вообще. Этот главный вопрос остался нерешенным, а постольку автором не достигнута и главная его цель – совместить признание ментальной причинности с «принципом каузальной замкнутости физического».