«Бытие, которое больше самого себя, — таково основное определение символа. Символ — это нечто являющее собою то, что не есть он сам, большее его, и однако существенно чрез него объявляющееся. Раскрываем это формальное определение: символ есть такая сущность, энергия которой, сращенная или, точнее, срастворенная с энергией некоторой другой, более ценной в данном отношении сущности, несет таким образом в себе эту последнюю».
о. Павел Флоренский
Философия — это строгость и стройность мысли. Не случайно на входе в платоновскую Академию была размещена надпись «Да не войдет сюда не знающий геометрии». Сумма углов треугольника равна двум прямым. Это классический пример геометрической истины из эвклидовой геометрии, которая, как известно, основана на «Началах» Эвклида (III в. до н.э.). Можно ли сказать, что Эвклид придумал эту истину, что до него она не существовала? Если да, тогда до Эвклида любой треугольник не удовлетворял бы этой истине, а следовательно — не был бы треугольником вовсе. Истина не может быть кем-то «придумана». Она может быть, и то в лучшем случае и далеко не всеми, «увидена», «понята», наконец, «открыта». Если мы внемлем философскому призыву — идущему еще от Парменида — о необходимости отказа от мнений ради истины, тогда один из спасительных путей из скверного болота невежества (понимаемого как приверженность мнениям или многознание, которое, как заметил Гераклит, уму не научает) ведет на широкую твердую дорогу символизма.
Символ — слово греческого происхождения, обозначает: «объединение», «совпадение», «сбрасывание в одно». Часто встречаются попытки символического толкования, далекие от подлинного символизма. Так, например, свастику толкуют как символ Солнца. Вполне возможно и очень даже вероятно, что свастика у многих действительно обозначала Солнце. Но можем ли мы свастику представить отдельно от Солнца, как обозначающую нечто другое? Конечно. А Солнце отдельно от свастики? Разумеется. Мы можем представить себе их вполне отдельно друг от друга. Их связь не является необходимой, а значит — ни о каком в подлинном смысле символическом соответствии не может быть и речи. В свастике нет ничего, что указывало бы исключительно на Солнце и исчерпывало бы его значение. При этом она все же содержит вполне конкретный и определенный смысл, или, вернее, богатый комплекс смыслов, который символически иначе как через свастику выражен быть не может. Очевидность этих смыслов не подлежит сомнению, поскольку именно они конструируют символ свастики, ее образ и значение.
1. Прежде всего, сразу бросается в глаза, что лучи свастики меняют направление, загибаясь под определенным углом (обычно это девяносто градусов) в определенном направлении (по часовой либо против часовой стрелки). При этом угол загиба и его направление идентичны у всех лучей, от чего создается впечатление вращения. Это впечатление особенно усиливается, если мы для сравнения начертим рядом со свастикой крест с таким же числом лучей, но лучей прямых. Изменение направления — это направленное действие, поскольку без действия, силы никакого изменения не бывает. Теперь представим, как сила направляет каждый луч свастики в сторону его загиба. Что происходит? Свастика начинает вращаться, т.е. двигаться по кругу. При этом важно, что: а) вращается она, будучи неподвижной, оставаясь на месте, поскольку в ней нет ничего, что указывало бы на ее перемещение; б) вращается она непрестанно, поскольку в ней нет ничего, что указывало бы на время начала и конца движения.
Что такое движение по кругу, о чем оно говорит? Конечно, движение — это в первую очередь изменение как усилие во времени. Но это изменение, движение, усилие во времени может быть абсолютно хаотичным, беспорядочным, что лишает последовательность моментов (как и сами моменты) всякой осмысленности. Каждый момент такого изменения абсолютно неповторим, поэтому его невозможно сопоставить ни с самим собой, ни с другим моментом, следовательно — сравнить и различить. Это значит, что все моменты такого движения сливаются в аморфную массу неотличимых друг от друга моментов. Это — чистое становление, сплошной неразличимый мрак неизвестно чего или, можно сказать, всего чего угодно. В противоположность этому, в круговращении, движении по кругу обретаются такие явления, как цикличность и периодичность. Каждый луч в каждый момент вращения свастики находится в положении, в котором он уже бывал нескончаемое количество раз, и в котором он еще будет нескончаемое количество раз. Движение по кругу предполагает повторяемость пройденного, возврат к бывшему, его сохранность и неотъемлемость во времени, несмотря на постоянную изменчивость. Мощь времени — в его неустранимом беге, в тотальном уничтожении всего временного. Цикличность и периодичность выполняют тем самым охранную функцию, они сохраняют от тотального уничтожения временем. Они спасительны и указывают на совершенно другое начало — вечность. Изменчивое в свете кругового движения приобретает элементы неизменного, временное спасается вечностью.
Порядок, организующий цикличность и периодичность времени, делает каждый момент различимым, а значит — осмысленным. Временное и изменчивое освещается светом разума. История становится осмысленной. Ярким примером подобного осмысления исторического времени является представление индуизма о космических циклах («Манвантара» — с санскрита «период Ману»; также «Кальпа» — мера космического времени, весьма для нас показательно переводится с санскрита как «порядок, закон»; более великие периоды «день Брахмы», «ночь Брахмы» и т.п.). Движение по кругу — это воплощение разумности и упорядоченности. Изменчивость, несмотря на свою кажущуюся хаотичность, несет элементы порядка, подчиняется порядку, направляется и руководится им. Итак, свастика в самом первом приближении указывает на диалектику движения и покоя, изменчивости и неизменности, времени и вечности.
2. Не менее очевидным для свастики является идея единого центра. Центр один, един, единственен, а лучей у свастики — много. Отсюда явствует, что свастика синтезирует категории одного (единого, единства) и многого (множества). При этом в отношении направления лучей можно предположить две возможные тенденции: а) центробежную — лучи исходят из центра; б) центростремительную — лучи сходятся в центре. Но какую бы тенденцию мы ни взяли, мы в любом случае приходим к выводу, что именно центр конституирует свастику, является ее началом. Так, если лучи исходят из центра, это значит, что центр есть их начало в смысле истока; если же лучи сходятся в центре, это значит, что он является для них началом в смысле организующего и направляющего принципа. В любом случае, множественность не теряет своей связи с единым. Более того, любой из элементов множества (в свастике — любой из лучей) может быть осмыслен только лишь в свете единого целого, так как взятый изолированно от всего остального он теряет свой смысл. Каждый из лучей свастики связан со всеми другими лучами посредством центра. Отсюда единство, положенное центром, делает свастику целой, она становится благодаря центру единым целым. И в свете этого единого целого может быть понят каждый ее элемент. Таким образом мы снова приходим к идеям умопостигаемости и разумности, отражаемым в свастике. Но не только множество для своей организации и своего осмысления требует единого. Само единое для своего бытия требует множества. Чем будет единый центр без своей периферии? Чем будет центр свастики без лучей? Просто точкой. Точкой неизвестно чего, затерянной неизвестно где. Такая точка центром не будет. Одно, для того чтобы быть, должно быть чем-то отлично от не-одного, т.е. многого. Таким образом одно, единое, утверждая свое собственное бытие, полагает многое. Можно сказать, что единое, для того чтобы быть, порождает из себя многое. Свастика является воплощением этой диалектики единства и множества. Ярким примером подобного осмысления единства и множества является диалектика античных философов (достаточно вспомнить Гераклита с его формулой (10 DK) «из всего — одно, из одного — всё»).
Но есть в античном философствовании еще одна интересная тема, которая с не меньшей отчетливостью обнаруживается в символе свастики. Это тема бытия и становления. Как поучает почти загадочными формулами античная философия, единое есть бытие, а бытие есть единое. Нет бытия, которое не было бы единым, и нет единого, которое не было бы бытием. При этом бытие вечно, неизменно, неподвижно. Почему? Потому что если бы бытие изменялось, то оно отличалось бы от самого себя, т.е. стало бы иным себе, а значит — небытием. По этой же причине бытие неподвижно, ибо движение — это всегда изменение. Отсюда становится ясным, почему бытие есть именно единство, а не множество. Бытию чужды становление и инаковость, точнее становление иным, «инаковение». Множество же предполагает изменчивость и движение, становление. Причем становление указывает на нечто, сохраняющее самотождественность несмотря на изменение, ибо становление — это всегда становление чего-то, т.е. того, что сохраняется на всех этапах этого становления. Вглядевшись внимательно с этой точки зрения, можно убедиться в удивительной точности, с которой свастика символически отражает эти идеи. Идея вечного неподвижного неизменного бытия здесь содержится в центре, который действительно покоится, несмотря на круговращение свастики, и который к тому же един. Лучи же свастики, которых множество, находятся в непрестанном изменении, движении. Но вместе с тем это не просто хаотичное движение, а именно становление, которое носит упорядоченный и организованный характер, так как в каждый момент благодаря центру каждый луч осмысливается в качестве его самого, т.е. приобретает тем самым самотождественность. Центр фактом своего собственного существования дарует лучам смысл и существование, делает их причастными разуму и бытию.
Осталось еще одно уникальное свойство центра, которое невозможно оставить без внимания. Это — его нематериальность, чистая духовность. Лучи свастики имеют протяженность. Протяженность, в свою очередь, делает вещь делимой, наделяет ее величиной. Свойство протяженности присуще вещам, имеющим материальную природу. Но обратимся теперь к центру. Что такое центр? Это точка, равноудаленная от краев периферии. Имеет ли она протяженность? Если да, то мы снова можем искать внутри этой точки центр, равноудаленный от краев ее периферии. Таким образом мы приходим к явному недоразумению — центр оказывается не центром, а периферией. Причем недоразумение это становится настоящей бессмыслицей, ибо уходит в дурную бесконечность — ведь и центр этой вновь найденной центральной точки, если имеет протяженность, тоже становится периферией, внутри которой мы обязаны снова искать новый центр, и так до бесконечности. Если пойти этим путем до конца, то мы обязаны признать, что никакого центра не существует, ибо мы никогда не сможем до него добраться. Но это противоречит образу свастики с явным центром, да к тому же центром, как мы выяснили, имеющим центральное значение, сущностным для всей свастики. Таким образом, свастика требует отказа от идеи материальности центра и признания его чисто духовной природы. Центр свастики — отражение чистого духа, недвижимого, нематериального. Лучи же имеют совершенно иную природу — они протяжены, материальны, находятся в движении. Центр — нематериальный ум, осмысливающий, направляющий, организующий изменчивую материю (периферию). Итак, диалектика центра и периферии, на которую указывает свастика, с неизбежностью влечет и развертывает диалектику единства и множества, бытия и становления, духа и материи.
3. Все эти смыслы, обнаруженные в свастике, ясно указывают на одно — центр имеет иную природу, совершенно отличную от природы периферии (лучей). Центр духовен, периферия материальна; центр вечен и неподвижен, периферия находится в непрестанном движении; центр — бытие, периферия — становление; центр един, периферия множественна (состоит из множества элементов). При этом свастика диалектична, она указывает на неразрывную связь столь разных и даже противоположных природ центра и периферии. Свастика объединяет их в едином символе. Однако, каждая из этих двух природ имеет свое собственное значение. Но они не только не равнозначны, они также и не равноценны, поскольку обе природы имеют началом лишь одну из них. Свастика — это две природы: природа центра и природа периферии. Начало же свастики одно — центр. Периферия имеет своим началом центр, а не наоборот. Как уже было показано, лучи приобретают осмысление благодаря центру. Это значит, что центр есть основание их бытия. Центр также есть основание способа их бытия, который состоит в их непрестанном движении. Но, во-первых, их движение — круговое, т.е. цикличное и периодичное, а потому упорядоченное, а во-вторых, лучи движут не сами себя, а приводятся в движение центром. Все движимое имеет причину своего движения, т.е. нечто движущее. Но если движущее при этом находится само в движении, оно является также движимым, имеющим свое движущее. Таким образом, если мы признаем движение, мы обязаны признать, что есть первое движущее, которое само остается неподвижным. И все, что движется, имеет в конце концов причиной своего движения первое движущее, которое с необходимостью неподвижно (развернутую аргументацию необходимости единого первичного неподвижного двигателя дал Аристотель в своей «Физике» (Кн. 7, Гл. 1; Кн. 8, Гл. 5-6); см. также его «Метафизику» (1073a20-30)). В символе свастики эта идея представлена очень четко — движимые лучи, имеющие источником своего движения неподвижный центр. Вместе с тем круговращение свастики, что тоже было показано выше, непрестанно. Стало быть, источник этого движения — центр — должен быть вечен. В свете этих идей центр свастики вполне можно называть «перводвигателем», «недвижимым движителем», «вечным двигателем» и т.п. Кроме того, мы здесь имеем дело с настоящим чудом — духовное (нематериальное) начало движет материальную природу.
Таким образом, в идее центра мы обнаруживаем начало. Начало в смысле первоначала, от которого все имеет свое бытие. Это начало духовно, вечно, дарует бытие всему сущему, осмысливает все, что есть, в качестве его самого. Если мы зададимся вопросом, как обычно именовали подобное начало, скорее всего признаем, что подходящее имя этому началу — Бог (Заметим попутно, что Фома Аквинский в «Сумме теологии» (Часть I, Вопрос 2, Раздел 3) вслед за Аристотелем воспроизводит аргументацию существования перводвигателя, разумея под ним Бога). Центр имеет божественную природу, он есть символическое отображение идеи Бога, а потому он священен. Отсюда с необходимостью следует еще одна важнейшая для свастики идея — иерархия. Свастика диалектична, но это диалектика не равнозначных начал (Примером диалектики равнозначных начал могут служить символы «Тай-цзи», «Лян-и» или «Инь-Ян» в символике космогенеза китайской философии). Свастика указывает на иерархический порядок. Слово «иерархия» греческого происхождения, от ἱερός (иерос) «священный» и ἀρχή (архэ) «начало, начальство». Здесь важно учитывать оба смысла «архэ». Во-первых, это начало как первоначало, первоисточник, первооснова, от которой пошло все остальное и без которой его не было бы. Т.е. это нечто, являющееся основанием бытия всего сущего. Во-вторых, это начало начальствует, господствует, властвует, руководит (Замечательна родственная связь этих смыслов и в русском языке, представленная общим корнем слов «начало» и «начальство»). Иерархия — это утверждение священного начала и его высшего руководящего статуса. Иерархия — это «священноначалие» и «священноначальство». Если возникающее и движимое возникает и движется благодаря первопричине, первопринципу, первоначалу, то естественно предположить, что оно управляется этим первоначалом и находится у него в подчиненном положении, а не наоборот. Следствие следует за причиной и обусловлено ей, а не наоборот. Отсюда — господство первоначала над всем сущим, его царственное положение. Но иерархия — это не просто наличие священного начала. Это — его именно утверждение. Иначе говоря, иерархия — это утверждение священного начала и его высшего руководящего статуса. Но осмысление иерархии как таковой, ее признание и принятие в качестве таковой есть благочестие. Благочестие усматривает центр в качестве центра. Благочестие обнаруживает свастику, и без благочестия иерархия, утверждаемая ею, не была бы обнаружена. Поэтому свастика — это диалектика иерархии и благочестия, или утверждения священного начала и священной власти и их признания в качестве таковых, т.е. священных.
4. Теперь мы вплотную подошли к вопросу — что же все-таки символизирует свастика? Свастика, как мы выяснили, «насквозь» диалектичный символ. Она синтезирует категории покоя и движения, неизменности и изменчивости, вечности и времени, выведенные из ее круговращения. Вместе с тем это синтез категорий единства и множества, бытия и становления, духа и материи, а также иерархии и благочестия, выведенные из наличия у нее центра и периферии. Кроме этих общих категорий, у нас нет никаких других объективных данных, которые могли бы быть усмотрены с такой же достоверностью и очевидностью. Нет и чего-то, что указывало бы на что-то конкретное, частное. Отсюда разумно предположить, что свастика — не что-то из сущего (например, Солнце), а все сущее, весь мир. Причем это мир не как абстракция, а именно как жизненная действительность, в которой мы существуем и движемся. Это — не просто неподвижное вечное бытие, но и изменчивое, временное, преходящее. Если мы оглядимся вокруг, мы убедимся в реальности диалектики и «диалектичности» реальности. Любая вещь, на которую направлен наш взор, есть единство идеи и материи, неизменного и изменчивого, единства и множества. Провозглашение лишь одной природы при игнорировании второй — признак усеченного мировидения, искажающего подлинную действительность. Свастика насквозь реалистична, предельно жизненна, ясно символизирует становление, движение. При этом не теряется в ней и единое неподвижное бытие. Свастика — это отражение мира в его действительности.
Но эта живая действительность — это вовсе не хаос беспредельного множества бесконечно изменяющихся вещей, лишенных всякого смысла. Мир — это упорядоченное целое. Свастика, напомним, благодаря центру и круговращению буквально пронизана осмысленностью, порядком, организованностью, целостностью. Поэтому свастика наставляет, что мир — это не всё подряд, мир — это миропорядок. В древности Пифагор впервые, удивляясь мировому порядку, назвал мир «космосом» (греч. κόσμος «порядок, украшение»). Для него было удивительно, что существует именно порядок, гармония, соразмерность, а не хаос и беспорядок. Если мир есть целое, то он есть миропорядок. И наоборот: если мир — это миропорядок, то он есть целое. Также для древних было очевидно, что если есть порядок, то обязательно должен быть источник этого порядка, т.е. упорядочивающее начало, которое в силу своего великого значения имеет божественную природу. (Это не обязательно Бог, как он понимается в монотеистических религиях. Например, для самого Пифагора таким упорядочивающим началом было число. Тем не менее, не отрицалась его божественная природа, а иногда даже наоборот — утверждалась. Так, античный математик и философ-неоплатоник Ямвлих прямо заявляет, что единица (т.е. начало числа) есть бог.) Миропорядок — это не случайность, сама собой сложившаяся в мире, а точнее — сложившая мир. Сам по себе он никогда бы не сложился. Чтобы его сложить, должен быть высший разум, назидающий этот миропорядок. Из его высшей функции, его божественности — его священноначалие и, соответственно, священноначальство, т.е. иерархия. Итак, можно попытаться кратко ответить на поставленный вопрос и сказать, что свастика символизирует миропорядок в его живой действительности и его иерархию. Или, так как иерархическое устроение с необходимостью входит в понятие миропорядка, а символ есть единство отражающего и отражаемого, можно сократить до следующей формы: свастика — это миропорядок в его живой действительности, или иначе: свастика — это воплощенный миропорядок.
***
Смысловое содержание, объективно заключенное в символе свастики, настолько чуждо, как представляется, духу современности, что вызывает большое удивление, как это свастика вообще сохранилась до наших дней. Пусть ее объективное значение вообще никто не понимает, но тогда может быть ее сохранность во времени обеспечена бессознательным принятием ее идей? Неосознанной тягой к божественному, разумному, порядку? Или наоборот, ее непониманием? Скорее всего, узнавание объективного значения свастики заставило бы современного человека с отвращением от нее отвернуться, предать ее забвению как суеверие, предрассудок наивного мифологического мышления.
Свастика — резко антисовременна. Современное так называемое «прогрессивное» (но почему бы не сказать — очень быстро и безвозвратно деградирующее?) мышление отрицает главные принципы свастики — порядок и иерархию. В порядке и иерархии усматривают лишь ограничение, уничижение творчества и индивидуальности. Стремлению к соборности, единению противопоставляют стремление во что бы то ни стало быть «ни как все», выделиться хоть чем-нибудь. В пределе это стремление, противоположное соборности, есть «распыление», бесконечное множение множественности — в пыль, в ничто. Отрицание внешних порядка и иерархии — например, социального порядка, закона — выражается в стремлении быть самому себе хозяином. «My live — my rules» (с англ. «Моя жизнь — мои правила) — любит неразумная молодежь эту формулу, забывая, что это самый популярный лозунг на гей-парадах (откуда он и получил широкое распространение) «прогрессивного» Запада. Складывается впечатление о куклах, думающих, что движутся сами и проявляют свою волю, — и не понимающих, что за этим всем стоят умелые действия кукловодов. Ведомые куклы подобны камням, брошенным в бесконечную пропасть и думающим при этом, что они сами так хотят — падать вниз. Кстати говоря, феминизм, гомосексуализм и т.п., а также толерантность к подобного рода явлениям, так характерные для «прогрессивного» Запада — отличительный признак отрицания порядка и иерархии на семейно-бытовом уровне. Обычным делом в наше время считается также негативное отношение к любым проявления власти — как светской, так и духовной. Если ты согласен с политикой действующей власти — ты дурак. А попов сегодня не хает разве что ленивый. Что касается благочестия, так это вообще сегодня вызывает чаще не восхищение, а в лучшем случае — снисходительную насмешку. Вера в Бога, как считается сегодня, есть признак суеверия, глупости, необразованности. Разум перестал обладать какой-то ценностью — побольше эмоций подавай. Надо, чтобы через край эмоционировало. Привлекает не разум, а наоборот — безумие. Поэтому хотят быть спонтанными, непредсказуемыми. У молодежи так — чем более твое поведение напоминает поведение душевнобольного — тем ты круче, интереснее. Эталон, в пределе — дурдом. Дух считается чем-то производным от материи, или отрицается вовсе. Разум для обоснования собственной разумности обращается к неразумной материи как своему источнику. «Из всех заблуждений человеческого ума — удивляется Р.Г. Лотце — самым странным мне всегда казалось то, что он мог дойти до мысли сомневаться в своем собственном существе или рассматривать его только как приобретенный продукт внешней природы, ведомой нам лишь из вторых рук, — через посредство того самого духа, который мы отрицаем». Конечно, все это относится главным образом к некоему усредненному большинству, profanum vulgus (лат. «толпа непосвященных»). Тем не менее, именно в умонастроениях этого большинства отражается дух времени.
Современный человек — посредник титанических сил, направленных на свержение любой иерархии и любого порядка. Нет никакого логоса, никакого центра — одна лишь «ризома», грибница. В умах творится анархия, умами же и творится анархия. Кстати, анархия, греч. «ἀναρχία» — это отрицание «архэ», того самого начала, которое суть первоначало, исток, и которое начальствует, руководит, назидает порядок. Современный человек — это титан, желающий умерщвить богов и встать на их место. Или, скорее всего, — титан, уже это сделавший и мнящий себя богом. Анархия — полная противоположность иерархии. Прислушаемся к вопрошанию Р. Генона: «где в современном мире мы сегодня можем еще встретить идею иерархии? Никто и ничто сегодня не находится на своем надлежащем месте. Люди не признают более никакого подлинно духовного авторитета на собственно духовном уровне и никакой законной власти на уровне временном и “светском”. Профаническое считает себя вправе оценивать Сакральное, вплоть до того, что позволяет оспаривать его качество или даже отрицать его вовсе. Низшее судит о высшем, невежество оценивает мудрость, заблуждение господствует над истиной, человеческое вытесняет божественное, земля ставит себя выше Неба, индивидуальное устанавливает меру вещей и претендует на диктовку Вселенной ее законов, целиком и полностью выведенных из относительного и преходящего рассудка. “Горе вам, слепые поводыри!” — гласит Евангелие. И в самом деле сегодня повсюду мы видим лишь слепых поводырей, ведущих за собой слепое стадо. И совершенно очевидно, что, если эта процессия не будет вовремя остановлена, и те и другие с неизбежностью свалятся в пропасть, где они все вместе безвозвратно погибнут» (см.: Генон Р. Кризис современного мира. Гл. 5. Рене Генон писал эти строки почти столетие назад, в 1927 году. Интересно, как он отозвался бы о нашей современности. Но куда более интересно, что будет еще через столетие).
Человеческое величие — вот что сегодня возведено в абсолют. И правда, человек бесконечно велик, но лишь в одном — в заблуждении о собственном величии. Как бы ни хотелось современному человеку разрушить порядок — не он его придумал. Луч никогда не станет центром. Луч не в силах уничтожить центр или остановить круговращение и порядок, источником которых он сам не является. Действительно, без центра периферия мгновенно распадется. Без центра мир подвержен тотальному краху, распаду, разложению. Материя без формы, которую осмысливает и формирует дух, становится пылью. Но божественный центр, организующий и упорядочивающий мироздание, делает его не только единым, но и целым, а еще точнее — уцеленным. Наличие центра гарантирует, что мир уцелеет, пока есть центр. А есть он, как ясно показывает свастика, вечно. Мир изначально спасен центром.