Тесная связь между разумом, религией, социальной этикой и привычкой к регулярному и упорному труду только на первый взгляд либо в сочинениях политических экстремистов может показаться чем-то не основным, а то и вовсе ненужным, способным, например, лишь ослабить революционный порыв бунта. На деле история очень убедительно демонстрирует крайнюю степень продуктивности именно такой связи. Собственно, без нее человечество так и осталось бы на уровне суммы грабительских шаек, в качестве каковых очень часто выступали в истории кочевники, губившие процветавшие земледельческие государства. Разум и знания, религиозно-культурные традиции и нормы поведения в рамках веками привитой населению этики со всеми ее немаловажными заповедями учили поколения определенному и в целом вполне удовлетворительному стандарту существования. Стандарт естественно, время от времени мог меняться либо вовсе ослабевать из-за разных катаклизмов, как природных (неурожай с голодом, наводнение, землетрясение), так и иных, самыми страшными из которых были войны. Они порой радикально перекраивали государства и насильно перемещали массы земледельцев, но все это в конечном счете вписывалось в тысячелетиями создававшуюся норму существования человечества.
Норма, о которой идет речь, как раз и держалась на освященной религией и пропущенной через разумное осмысление традиции, которая восходила к глубокой древности и сводилась к тому, чего требовал религиозно-этический и социополитический стандарт. Уделяя внимание обычной для доантичного времени структуре власти-собственности с ее безусловным приоритетом власти вождей и правителей над их подданными, мы сталкиваемся с основой, которая этот стандарт олицетворяла. Происхождение ее как раз и было связано с возникновением на заре истории единоличной власти старшего в патриархальной семье или общине эпохи неолита с ее производящим хозяйством и оседлым образом жизни в деревне. Старший был призван распоряжаться совокупным трудом и продуктом возглавлявшегося им семейно-кланового, общинно-деревенского или прото,- а позже и развитого государственного коллектива. И хотя пафос повествования и весь анализ таких социумов и государственных образований на стороне противостоявшей этой примитивной ранней восточной структуре более передовой западной антично-буржуазной античности [1], нельзя забывать, что западная структура и соответствующее ей общество западного типа появились позже, причем тоже, в свою очередь, в немалой мере на основе первобытного примитива.
Разум и знания старших, умудренных не только и тем более не столько собственным опытом, сколько весомой и всеми уважаемой традицией, в свою очередь опиравшейся на тысячелетиями отрабатывавшуюся и имевшую немалый смысл социоэтическую норму, исходили из того, что прилежный упорный труд коллектива будет вознагражден в соревновании старших за престиж и в конечном счете за более весомый статус в разраставшемся и усложнявшемся обществе. Собственно, вся норма как раз и сводилась к конкуренции интенсивно работающих коллективов, чей труд, а точнее результаты чьего труда определяли успех группы в трудовом ее соперничестве с другими. Труд – но не в процессе антропогенеза, а уже после него, т.е. как элемент осознанного, пропущенного через разум поведения сапиентных людей -- был мерилом этого успеха, а разум и знания руководителя определяли успешность такого труда. И поскольку то и другое (с одной стороны разум, знание, умение, опыт главы коллектива, а с другой старание и стимулировавшая труд этическая норма) сливались и вели к желанному результату, итогом в случае удачи становилась награда в форме желанного благоденствия.
В чем смысл? Он в том, что те, на чью долю выпало постоянно и упорно трудиться, постепенно, на протяжении веков, приучались к тому, что производительный каждодневный (за исключением разве что праздничных дней) труд является нормой жизни. Такое поведение уверенно отделяло тех, кто мог и хотел стараться и тем достигать желанного, от тех,-- их обычно было больше, -- кто этим пренебрегал. И такой расклад в деревне был не только нормой, но и поводом для политического авантюризма экстремистов. Вспомните, кого уничтожали большевики в российской деревне. Тех, кто умел и хотел хорошо трудиться и у кого результаты труда были налицо, что позволило большевикам и разагитированной ими неразумной бедноте грабить чужое имущество. А зачем это делалось? Чтобы всех превратить в равно бедных и загнать после этого в крепостные условия так называемых колхозов. А теперь обратите внимание на бедную и голодную, а в наши дни и явно перенаселенную Тропическую Африку. Зимбавийский Мугабе, ученик большевиков, отнял у европейских фермеров фермы и раздал обихоженные ими земли африканцам, не умевшим упорно трудиться, не готовым к этому, даже не очень-то хотевшим это делать. Результат оказался много хуже, чем в случае с российскими колхозами. От колхозов власть кое-что все же имела. А от пришедших в запустение ферм Зимбабве уже давно никто ничего не имеет.
Разум, знания и опыт в сочетании с социоэтической нормой, которая побуждает хорошо и постоянно трудиться, приводит к тому, что люди приучаются содержать себя и все общество на приемлемом уровне (о катаклизмах речь не идет). И это убедительное свидетельство первичной роли идей и институтов, которые лучше всего закреплялись религиозно-культурной традицией. А когда этого нет, а соответствующая традиция не успела сложиться (это и является символом крайней отсталости общества), результаты, как в некоторых странах Африки (не только в Зимбабве, нечто подобное было и в Кении), удручающие. Стоит обратить внимание на то, что традиция воспитывается не сразу и что в воспитании ее большую роль играют не только время, но и – особенно когда времени нет, -- элементарное принуждение. В случае с большевиками оно (принуждение работать без оплаты) было особенно жестким, бесчеловечным. Но как то бывало в иных случаях? Все, что нам известно о Тропической Африке, не дает оснований говорить о принуждении типа большевистского, однако свидетельствует в пользу того, что в умеренных формах оно вполне может давать плоды.
Африканцы без участия колонизаторов работали примерно так же, как то сегодня видно на примере зимбабвийцев. Но есть все основания полагать, что и зимбабвийцы до Мугабе на тех же фермах белых колонистов работали в качестве наемных работников иначе, в противном случае фермеры им бы не платили за работу. Стало быть, проблема в том, что можно заставить работать, платя за это деньги. Этого можно добиться и именно этого добивались европейские фермеры в Кении или в Зимбабве до того, как их фермы отняли и отдали местному населению. С точки зрения местного населения все было более чем справедливо – африканская земля принадлежит ему, в чем у него и новых африканских правителей сомнений не было. Однако результаты говорят сами за себя. Фермы европейцев вынуждали людей трудиться, воспитывая навыки, привычку к труду. А ведь для этого нужно было преодолеть те привычные психологические стереотипы, которые уверенно восходят к инстинкту досапиентной эпохи антропогенеза (поработал столько, чтобы хватило на сегодняшнюю еду – и хватит) . Для преодоления этих стереотипов как раз и и нужно было приучение к ежедневному труду.
Итак, важны два фактора. Это время и если не прямое принуждение, то воспитание, приучение к труду, вынужденность делать дело. Иначе просто не заплатят – не за что. Затронем в этой связи самую мрачную страницу истории вестернизации. Это рабство негров. Оставив в стороне само рабство, о чем немало было написано и сказано, обратим внимание на то, что давно привезенные на американские плантации рабы были вынуждены работать. Именно вынуждены. И не столько потому, что они рабы, сколько ради того, чтобы иметь свою хижину и получать за работу средства, необходимые для содержания себя и своей семьи. Это естественная исторически сложившаяся альтернатива ситуации с работниками у колонистов на зимбабвийских фермах. При этом стоит учесть, что положение рабов на американских плантациях было не в пример хуже, ибо никто на фермах Зимбабве рабом не был. Кроме того, американские плантации существовали долго, а ферм, которые в соответствии с марксистско-большевистскими теориями были ликвидированы Мугабе, в США не было. Поэтому было время для того, чтобы сыграли свою роль и религиозная традиция, и соответствующая ей социоэтическая норма. Как бы то ни было, но, хотя до сих пор еще не все американские негры отличаются завидным трудолюбием, ничего похожего на зимбабвийские фермы в США, где немало фермеров из числа потомков рабов, нет. Религия и вынуждающая к производительной деятельности этика (идеи и институты) сделали свое дело. Труд и вознаграждение за него, т.е. за успехи в труде, стали нормой для подавляющего большинства живущих в США афроамериканцев, как ныне называются там потомки рабов, для которых американцы с оружием в руках завоевали свободу в кровавой гражданской войне 1861-5 гг.