Хотелось бы поговорить о главном и глубоко скрытом в бизнесе, экономике, финансах и, если угодно, деньгах ингредиенте — времени. И не потому, что попытаюсь увлечь читателя расшифровкой общеизвестной банальности: «время — это деньги». Хотя, следует заметить, все «знают» — это клише, да мало кто понимает его и ещё меньше тех, кто его использует.
Но вернёмся к названию: деньги — это что? Кто в засаде? Причём здесь странный гибрид — экономика & физика, то есть эконофизика?
Про деньги вообще — скучно и безадресно. Тем, кто видит деньги, получая их в виде зарплаты в кассе, и прекращает видеть их перед следующей выплатой, про деньги знать ничего не нужно (разве что вспоминать последнюю часть марксовой триады «товар — деньги — товар»).
Те, кто профессионально связан с деньгами, и так про них всё знают: их учили на экономических факультетах или в школах бизнеса. Гораздо интереснее поговорить о денежных или в более широком аспекте финансовых рынках, а точнее об их динамике.
Вот здесь и возникает феномен времени: раз динамика, значит неизбежно и время. Но об этом чуть позже. А кто же сидит у нас в засаде? Конечно, профессионалы, которые «всё знают». И что важно — сидят они в засаде, как правило, не на свои деньги, а на деньги клиентов или даже всего рынка.
Вот здесь-то и открывается, как сегодня принято говорить, «цена вопроса». Из-за пресловутой глобализации мировой экономики и, в частности, финансовых рынков ежедневные обороты любого из секторов рынка — фондового, валютного, кредитного — превышают триллионы долларов. Ясно, что есть ради чего тратить интеллектуальные усилия и работать по четырнадцать часов в сутки («сидеть в засаде»).
Нетрудно догадаться, что в засаду хотели бы попасть не только профессиональные экономисты и финансовые менеджеры, но и все те, кто смог бы хоть что-нибудь заработать из этих триллионов. Очевидно, что математики, то есть люди, способные извлекать знания из рыночных данных и строить модели, уже более ста лет работают на финансистов. Пришли они в эту область с тем, что умели (то есть с математической статистикой, теорией вероятностей и вообще со стохастической математикой), а также с традицией для математики отвечать на вопрос «как?».
Как статистически обработать данные? Как построить модели, описывающие ценообразование активов? Как оценить риски и прибыль от инвестиций? И прочие важные для практиков вопросы a la «как?».
Довольно долго то, что предлагали математики, устраивало и финансовых теоретиков, и практиков рынка. Однако в 70-е и последующие годы прошлого века, когда на многих мировых рынках (в том числе и на финансовых) было снято государственное регулирование, а соответствующие активы отпущены в «свободное плавание», динамика практически всех рынков довольно быстро и кардинально изменилась. Трудностей добавила и глобализация, связанная с бурным развитием Сети.
Динамика стала более быстрой (сменился масштаб времени и, как следствие, горизонты инвесторов), рынки стали более рискованными, появилась масса новых финансовых инструментов, которых не было раньше. В этих условиях потребовались новые идеи для построения моделей, отличных от тех, которые наработали математики за последние 100 лет.
Кроме того, за последние 10 — 15 лет были накоплены данные о проверке соответствия традиционных математических моделей реалиям рынков. Результаты этой проверки оказались плачевными, и на разработанный математиками метод (формализм) обрушилась серьёзная критика.
Сначала со стороны финансистов-практиков, а затем и финансистов-теоретиков. Иными словами, всё было подготовлено для прихода в область анализа финансовых рынков людей с новой методологией и новыми взглядами на вещи. И самое главное — для построения новой теории, удовлетворяющей запросам практиков (а для них главный критерий истины — это доход), нужно было уже задавать вопросы «почему?», а не только «как?».
Почему многие финансовые активы не описываются нормальным распределением, и какую пользу (доход) можно из этого знания извлечь? Почему рынки содержат память об исторических данных, и как это можно смоделировать, рассчитать, использовать на практике? Почему денежные потоки порождают арбитраж и, как следствие, позволяют получать доходность выше доходности рынка? И прочие, и прочие важные «почему?».
Известно, что любимый вопрос физиков — это именно вопрос «почему?». Так физики оказались (были приняты финансистами-практиками) в «засаде на деньги». И физики вторглись в область финансов не с пустыми руками: они пришли с теми моделями и той методологией, которые столетиями развивали (и крайне успешно!) для описания и моделирования, если угодно, Богом данных сложных систем. И, конечно, они пришли не с «пугалом» третьего закона Ньютона!
Какие же «побрякушки» они прихватили из своей «избушки» для атаки на финансовые рынки? Всё то, что было создано ими в ХХ веке при изучении сложных систем: нелинейную динамику и теорию хаоса, фрактальный и мультифрактальный анализ, теорию самоорганизации (синергетику), методы неравновесной статистической физики, теорию критических явлений, искусственные нейронные сети, клеточные автоматы и многое другое.
Довольно быстро, лет за 10 — 15, освоившись в новой среде, физики создали новую науку, которая носит вполне устоявшееся название «эконофизика» и включает вышеупомянутые методы анализа и моделирования новой глобализованной и информационно функционирующей рыночной динамики. Не останавливаясь на конкретных достижениях эконофизики, можно сказать, что эта наука нацелена на реализацию неравновесной парадигмы рынков, то есть на моделирование, компьютерное симулирование и оптимизацию сложных экономических и финансовых систем. Ну а как всё это было воспринято финансистами?
Академические теоретики в области математического моделирования и экономисты традиционной школы, разумеется, восприняли появление физиков на «своём поле» крайне болезненно и ревниво. Удивляться не приходится: переучиваться всегда сложно, а в данной ситуации, как это часто бывает с изучением методов физики нефизиками, и просто невозможно. Но это ещё полбеды. В конце концов, у вас свой монастырь, а у нас свой.
Беда пришла от финансистов-практиков и в первую очередь со стороны управляющих крупными финансовыми институтами. Будучи, как было сказано, людьми крайне прагматичными и, осознав, что эконофизические методы дают им больший доход с меньшими рисками, да ещё и снабжают более глубоким пониманием динамики развития многочисленных процессов в реальном трейдинге и менеджменте, они стали увольнять из своих аналитических отделов экономистов традиционной школы и набирать туда физиков (они называют их rocket scientists, поскольку многие физики пришли в финансовую сферу из оборонной промышленности). Этот болезненный, но оздоровляющий процесс, конечно, набирает силу и в первую очередь в США и отчасти в Европе.
Россия, как всегда, запаздывает как в освоении новых технологий, так и в подготовке соответствующих специалистов. Вместе с тем в лучших российских университетах (например, в Санкт-Петербургском государственном университете) на физических факультетах в течение последних трёх лет читаются курсы по эконофизике. Это вселяет надежду на то, что молодые люди в России освоят смену парадигм в области экономики и финансов и привнесут на быстро развивающиеся российские рынки новые идеи, новое мировоззрение и новые технологии управления капиталом.
Они сменят тех, кто давно уснул в традиционной «засаде на деньги».