Как известно, область современного социального и гуманитарно-научного знания отличается высокой степенью дифференцированности. Единство многообразных социальных и гуманитарных наук уже не обеспечивается ни тематически, ни методически. Не считая это обстоятельство чем-то негативным и, напротив, усматривая в нем позитивные признаки самостоятельного и продуктивного развития отдельных дисциплин, нам тем не менее кажется весьма важным обратить внимание на общие различным социальным и гуманитарно-научным исследованиям содержательные мотивы, которые — в какой-то мере — связывают отдельные науки не только и не столько друг с другом, сколько с дотеоретической социальной действительностью.
К числу таких мотивов, как нам кажется, относится проблематика образа. Ее способность выступить в этой роли объясняется, прежде всего, очевидными изменениями в социальной и культурной сфере, наблюдаемыми в последние десятилетия. Образы и различные визуальные содержания стали поистине вездесущими, что привело в конечном итоге к соответствующим переменам в функции и статусе образов. Эти изменения, как известно, были описаны в первом приближении Вальтером Беньямином в его программной работе «Произведение искусства в эпоху технической воспроизводимости» (1936). Сегодня они служат одним из оснований если и не всеобщего, то, по меньшей мере, широкого интереса к проблематике образности. Пожалуй, редкая из дисциплин, причисляющих себя к современным социальным наукам, способна полностью игнорировать эту тему: различные типы образности (от художественной до коммерческой и от визуальной до вербальной) вплетены в саму ткань современного социума. Однако одного только изобретения средств массового производства образов и цифровых каналов их дистрибуции еще недостаточно, чтобы привести к по-настоящему качественным изменениям, отражением которых служит растущий интерес к вопросам образности и визуальности. Помимо исторически-генетической, или диахронической плоскости вопроса существует и систематическая, или синхроническая плоскость. Образы «сами по себе», т.е невзирая на исторические контексты и региональные различия, должны обладать теми чертами и потенциями, которые заставляют современных социальных теоретиков и исследователей культуры уделять им столь пристальное внимание, и которые находят свое воплощение в различных социально-исторических типах и функциях образности.
Исследование образов «самих по себе» не может ограничиваться понятийным анализом. Одним из сильнейших побудительных мотивов к провозглашению «иконического поворота», о котором пойдет речь в нижеследующем, было признание смысловой автономии образа. Образ, возможно, единственный объект, который в процессе своего восприятия не только потребляет «семантические ресурсы», сформированные в иных средах, например, в языковой коммуникации или телесных практиках разнообразных общественных ритуалов. Он также производит их специфическим для него способом. Иконический опыт, с одной стороны, представляет собой продолжение внеобразного опыта, а, с другой стороны, прерывает его течение, привнося в него содержания, спонтанно сформировавшиеся и стабилизировавшиеся в специфически образном медиуме. Автономная по отношению к языку «логика образа» обусловливает своего рода непроизвольную конкретизацию общих рассуждений об образе, его функциях и структуре. Тем самым любое исследование образа — даже если оно намерено оставаться в пределах сравнительно масштабных постановок вопроса — рано или поздно и без дополнительной мотивации переходит с макроуровня «диахронического» исследования на микроуровень «синхронического». Этот спонтанный переход связан с особым отношением образного к зримому. Образ как самостоятельная область смыслоформирования не только требует соответствующей интуитивной (в данном случае зрительной) данности, но и представляет собой универсальную модель зримости. Образ — это, разумеется, далеко не все что может быть зримо, но он способен показать, как именно всё становится видимым.
Далее мы схематично изложим идею «иконического поворота», который по утверждению ряда исследователей как в Старом, так и в Новом Свете произошел в философии и социальных науках в 90-х годах прошлого века. Поначалу нас будет интересовать макроуровень проблематики образа, который при посредстве вышеупомянутой «спонтанной конкретизации» вскоре приведет нас на микроуровень анализа структуры конкретных образов. Но начнем мы с краткого разъяснения терминологических вопросов, связанных с формулой «иконический поворот», упомянутой в заглавии.
Ряд относительно автономных теоретических проектов, составивших «иконический» поворот, вносят, прежде всего, заметный вклад в развитие философии образа, которая, несмотря на давно сложившееся реноме философии как в высшей степени «абстрактной науки», вполне «операционализируема». Эта операционализируемость связана в первую очередь с необходимостью постоянного принятия ряда решений касательно «онтологической» характеристики образа. Любой образ, понимаемый как нечто большее, нежели физический объект, готовит немало трудностей, связанных с определением его элементарной предметной структуры и базовых черт соответствующей этой структуре установки воспринимающего «субъекта». Такого рода рефлексия, как нам кажется, должна (в той или иной степени) сопровождать любой анализ конкретных изображений. Главное же основание возможной и происходящей время от времени в действительности «инструментализации» философии образа заключается в том, что и повседневное восприятие различных образов требует от рецепиента обладания определенными компетенциями, наличие — и, соответственно, отсутствие — которых непосредственно сказывается на содержании и характере иконического опыта. Инструментализацию этого рода можно было бы назвать «трансдисциплинарной».
Кроме того, актуализированная «иконическим поворотом» философия образа вполне может оказаться весьма эффективной в контексте социально-теоретической проблематики. Вот лишь некоторые важнейшие черты образности, которые способствуют этому: транспарентность, нормативность и трансформативность.
Транспарентность, или вернее «полупрозрачность» иконической плоскости подразумевает описанную выше в общих чертах связь между материей и смыслом. Поскольку эта связь реализуется окказионально и перформативно на уровне иконической плоскости, которая не принадлежит ни сфере каузального, ни сфере психического, образ способен выступить в роли как перцептивного, так и коммуникативного посредника. Он представляет собой одну (если не единственную) из первичных форм посредничества между человеком и миром, а также индивидом и обществом. Образ — это среда, где реализуется и одновременно репрезентируется взаимопроникновение материального и понятийного, индивидуального и социального. Образ/иконический опыт — это своего рода «плавильный котел», в котором создаются и реконфигурируются социально значимые диспозиции чувственного и интеллектуального.
Особую роль в этой связи играют антропологические импликации проблематики образного. Например, для Вилема Флюссера и в еще большей степени для Ханса Белтинга «производство» и «потребление» образов — это процесс, имеющий антропологический фундамент. Иными словами, он укоренен в природе человека. Человек и в самом деле — единственное из известных живых существ, способное производить и воспринимать образы.
«Производство образов само является символическим актом и поэтому требует от нас столь же символического способа восприятия, которое заметно отличается от повседневного восприятия наших естественных образов. Учреждающие смысл образы, занимающие в качестве артефактов свое место в любом социальном пространстве, появляются на свет как медиальные образы. Медиум-носитель предоставляет им поверхность с актуальным значением и формой восприятия».
«Экстернальные» образы — живопись, фотография, реклама — структурируют, стабилизируют и стандартизируют индивидуальные («интернальные») образы, содействуя формированию определенных форм индивидуального самосознания и социального взаимодействия, на которых в свою очередь базируются вербальные и дискурсивные коммуникативные практики. Социальная функция образов не в последнюю очередь основывается на характерном для них структурном единстве презентации, репрезентации и коммуникации, которые представляют собой не последовательность операций, а «симфонический» эффект единого акта.
Другая важная структурная черта образа, способствующая актуализации проблематики образности в социально-теоретическом контексте — это, конечно же, нормативность: внутренне присущая иконической плоскости способность переводить «метрические» отношения в «смысловые» и обратно: «смысловые» отношения проецировать в «метрические», делая их «феноменальными». В известном смысле производство и восприятие образов — это своего рода визуализация нормативности. При этом не столь важно, идет ли речь о «художественных» или «повседневных» образах.
Трансформативность образа — это третья социально-теоретически значимая характеристика, состоящая в переходе от факта к действию, характерном для «сильных» образов, т.е., согласно нашей «классификации», для «образов-сред».
В результате формально-онтологического анализа, предлагаемого рядом современных философских теорий, становится также ясно, что образ — это не просто один из наиболее важных факторов социальной интеграции и стабилизации, но эта и прочие его социальные функции базируются на его «agency», его способности выступать в роли социального актора, наделенного рядом личностных черт.
В итоге, инициированные «иконическим поворотом» рефлексии могут послужить важным дополнением, например, к «сильной программе» культурсоциологии Джеффри Александера, исходящей из «идеи, что любое действие… в известной мере встроено в горизонт аффекта и значения». Тезис Александера об иконическом опыте как «погружении в материальность социальной жизни» может получить серьезную поддержку и разъяснение со стороны структурного и онтологического анализа образа, очерк которого мы попытались представить.
То же самое можно сказать и о теории социального воображаемого от Корнелиуса Касториадиса до Чарльза Тэйлора, «фрейм-анализе» Ирвинга Гофмана, а также других социально-теоретических концепциях, отстаивающих автономию повседневного опыта и его способность влиять в том числе и на «глубинные» структуры социальной жизни.
В области «культурных исследований» обращение к проблематике образа могло бы поспособствовать формированию более дифференцированного представления о визуальности, инструментах политики репрезентации и культурной критике в целом.
Следует признать, что в нашей экспозиции проблематики «иконического поворота» мы ориентировались по большей части на «традиционные» типы образности: живопись, графика, фотография… Мы, конечно же, не утверждаем что все многообразие типов образности может быть сведено к перечисленным разновидностям. Однако не «жанровые», а «структурные» характеристики служили для нас критерием при подборке «экземпляров». Более того, именно они, как нам кажется, должны стать принципиальным условием жанровой дифференциации. Чем выше степень «медиализации», которую образ допускает и обеспечивает, чем более последовательно он выполняет функцию многостороннего посредника, тем теснее его связь с социальной действительностью и тем больше оснований именовать его эмфатическим словом «искусство».
Семантически и визуально перенасыщенные медиальные образы — это конечно же, только часть «сущего». Но на их примере мы скорее можем узнать, чем — а, главное, как — «является» остальное сущее. Образ — это не столько окно, сколько «интерфейс»: место встречи гетерогенного.